романтические стремления делают оборудование неэффективным
Большинство инорасцев считало, что гематры лишены эмоций. Это не вполне соответствовало действительности. Эмоциональные пики гематров были значительно ниже, чем у прочих рас Ойкумены, но они имелись. Просто гематры никогда не проявляли эмоции внешне и почти никогда не руководствовались ими, принимая то или иное решение.
Не руководствовались, но учитывали в числе других факторов.
<...>
Гематр вполне мог бы и дальше скользить мыслью с одного предмета на другой, задерживаясь на каждом ровно настолько, чтобы достигнуть динамического предела своих познаний в данной области и оценить его сравнительную достаточность. Еще можно было произвести раскопки, добираясь до вещественных и семантических первооснов; отыскать между ними пересечения и связи, сплести многомерную сеть – малый умозрительный прообраз той вселенской сети причин и следствий, с которой работают, составляя гематрицы, прокладывая курсы звездолетов, высчитывая вероятности событий…
Игра ума доставляла Гилю острое удовольствие. Однако в ней крылась серьезная опасность: увлекшись построением сети взаимосвязей, гематр мог со временем полностью «уйти в себя», зациклившись на задаче. Для его расы это было сродни ментальному наркотику. Модель достраивалась, стремительно усложняясь; чтобы удерживать в уме эту конструкцию, гематру требовалось все больше ресурсов собственного мозга. Вскоре ментальный наркоман переставал реагировать на внешние раздражители. Он впадал в подобие комы – глубокий апато-абулический синдром – погрузившись в мир игры, соблазнявшей его возрастающей сложностью.
Прогрессирующая монополяризация психики, бич гематров.
<...>
– Если очень захотеть, можно изменить все. Вот мой опыт, с которым вам не справиться.
– У каждого свой опыт. Я, например, выяснил обратное.
– Что именно?
– Если очень захотеть, можно не изменять. Ни себе, ни другим.
Не руководствовались, но учитывали в числе других факторов.
<...>
Гематр вполне мог бы и дальше скользить мыслью с одного предмета на другой, задерживаясь на каждом ровно настолько, чтобы достигнуть динамического предела своих познаний в данной области и оценить его сравнительную достаточность. Еще можно было произвести раскопки, добираясь до вещественных и семантических первооснов; отыскать между ними пересечения и связи, сплести многомерную сеть – малый умозрительный прообраз той вселенской сети причин и следствий, с которой работают, составляя гематрицы, прокладывая курсы звездолетов, высчитывая вероятности событий…
Игра ума доставляла Гилю острое удовольствие. Однако в ней крылась серьезная опасность: увлекшись построением сети взаимосвязей, гематр мог со временем полностью «уйти в себя», зациклившись на задаче. Для его расы это было сродни ментальному наркотику. Модель достраивалась, стремительно усложняясь; чтобы удерживать в уме эту конструкцию, гематру требовалось все больше ресурсов собственного мозга. Вскоре ментальный наркоман переставал реагировать на внешние раздражители. Он впадал в подобие комы – глубокий апато-абулический синдром – погрузившись в мир игры, соблазнявшей его возрастающей сложностью.
Прогрессирующая монополяризация психики, бич гематров.
<...>
– Если очень захотеть, можно изменить все. Вот мой опыт, с которым вам не справиться.
– У каждого свой опыт. Я, например, выяснил обратное.
– Что именно?
– Если очень захотеть, можно не изменять. Ни себе, ни другим.